СПАСТИ РЯДОВОГО ЛЕБЕДУШКИНА [«Мотылек» Петра Гладилина в «Мастерской Петра Фоменко»]
Время новостей (20-12-2002)

Был такой американский фильм GI Jane («Солдат Джейн») с Деми Мур в главной роли. Брутальная и мускулистая героиня Мур вербовалась в элитные войска США — морскую пехоту. Брилась наголо, жила в казарме, совершала марш-броски с полной боевой выкладкой и неопровержимо доказывала, что баба — это тот же мужик, только гораздо лучше. В финале пехотинцы, среди которых конечно же оказывалось немало male pigs (мужчин-свиней), вынуждены были признать равенство полов. Феминизм и политкорректность, взявшись за руки, праздновали победу.

Так вот пьеса Петра Гладилина «Мотылек», которую поставил с фоменковцами их верный друг и учитель Евгений Каменькович, совсем о другом. А именно: как-то раз в забытой Богом и занесенной снегами военчасти солдат с тонкой и ранимой душой по фамилии Лебедушкин превратился в девушку. Полковник с присными туда-сюда, ан ничего не попишешь: девушка, и все тут. Комиссуйте меня, говорит, потому что я как есть не выношу грубостей казарменной жизни, зато обожаю театр и собираюсь посвятить свою жизнь сцене. Позор, поношение. Превратить рядового из женщины в человека берется сам полковник, но, связавшись со спонтанным транссексуалом, сей муж сам постепенно пропитывается тлетворным интеллигентским духом, преисполняется святой любви к искусству и даже начинает вместе с Дездемоной-Лебедушкиным репетировать роль Отелло. Ближе к финалу мы окончательно понимаем, что и генералы чувствовать умеют. Стоит ли говорить, что превращение солдафона в лицедея, еще более чудесное, чем превращение Лебедушкина, оплачено жизнью последнего. В неравной схватке с жестокой средой рядовой артист и драматург гибнет.

Перу Петра Гладилина помимо этой душераздирающей истории принадлежит немало других. Например, «Ботинки на толстой подошве» (смотри спектакль с Валерием Гаркалиным и Александром Феклистовым) или развивающая военную опять же тематику пьеса «Любовь как милитаризм» (смотри спектакль в «Табакерке»). Все эти опусы никак не отнесешь к ведомству переживающей ныне подлинный расцвет новой драмы. Пьесы Гладилина драма не новая, а репертуарная или, как сказали бы сейчас, мейнстримная — с ясным сюжетом, старательно выписанными ролями и более или менее смешными репризами. По законам репертуарной драмы произведения Гладилина и надо судить. Однако даже по этим законам «Мотыльку» придется инкриминировать целый ворох жанровых несообразностей. Забавная поначалу комедия по ходу дела то воспаряет в сферы пошлейшей мелодрамы, то проваливается в бездны маловысокохудожественной эстрады, а ближе к финалу и вовсе скатывается в пафосную графоманию. Дело не могут поправить ни обширные цитаты из Шекспира, ни тонкие реминисценции из чеховской «Чайки» (пьеса о заплутавшей в космическом пространстве Соль Минор, которую пишет рядовой Лебедушкин, без сомнения отсылает нас к пьесе о мировой душе г-на Треплева) и булгаковского «Театрального романа» (полковник беседует с новоиспеченным драматургом совершенно как Иван Васильевич с писателем Максудовым).

Что заставило взяться за этот драматургический материал Евгения Каменьковича, несложно догадаться. У него под рукой были отменные артисты — эфирное создание Полина Кутепова и способный сыграть хоть поваренную книгу смешной увалень Юрий Степанов. А что еще, спрашивается, надо? Особенно если учесть, что Каменькович, как истинный «фоменковец», любит и умеет работать с артистами. Оказывается, надо. Это в прежние времена Мочалов мог, скрестив руки на груди, произнести слова Коцебу: «Сердце мое подобно давно засыпанной могиле, зачем разрывать ее и заражать воздух?». Произнести так, что рецензент напишет потом: «Эта минута была сценическим торжеством Мочалова». Нынче не то. И не потому, что Степанов не Мочалов, а «Мотылек» — не поваренная книга и уж тем более не Коцебу. Сценический темперамент и личное обаяние уже не могут стать залогом успеха, когда спектакль в целом оказывается заложником полуграфоманской пьесы. А он таки оказывается, ибо режиссер доверился Гладилину полностью и безоглядно. Пока «Мотылек» остается в рамках забавной шутки, театральное произведение Каменьковича и Степанов с Кутеповой чудо как хороши. Как только он начинает буксовать на жанровых поворотах, и режиссера и артистов засасывает трясина сентиментальщины. В финале после гибели Лебедушкина нам предлагают достойный драматургии Гладилина сценический ход — перед задернутым занавесом зрители видят одиноко горящую свечу. Граждане, а где же Ave Maria Шуберта и медленно падающий сверху сценический снежок? Так было бы красивше.

Вернемся, однако, к американскому антиподу «Мотылька». «Солдат Джейн» — это, я вам доложу, то еще произведение искусства. Не хуже гладилинского. Качественно изготовленный голливудский треш с неизменной слезодавилкой в финале. Но я не о художественных достоинствах фильма, я о пафосе. Женщина, примеряющая на себя мужскую доблесть, — это, как ни крути, архетип. Тут вам и амазонки, и кавалерист-девица Надежда Дурова, и многочисленные героини испанских комедий плаща и шпаги. Солдат Джейн вписывается в эту шеренгу как влитая. То есть и в мифологическом далеко, и в царской России, и в насквозь пропитанной феминизмом американской действительности женщина стремится стать вровень с мужчиной. А у нас вот наоборот. В нашем маскулинном обществе единственная возможность остаться человеком стать женщиной. Во как! Так что пьеса Петра Гладилина представляет собой в первую очередь объект для социологического анализа. Что касается эстетики, то тут диагноз ясен и без анализов.

Марина Давыдова


Вернуться к прессе
 
 Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru