ЦЕРКОВНЫЙ ХОР СОВЕТСКОЙ КОММУНАЛКИ [Еще о фестивале «Новая драма»]
Новая газета (10-06-2002)

Фестиваль «Новая драма» завершился. Пьеса Петрушевской, сыгранная петербуржцами, искупила и дополнила мрачный документальный минимализм сценических композиций в стиле verbatim…
Людмила Петрушевская «Московский хор». Постановка Льва Додина, Игоря Коняева. Малый драматический театр (Санкт-Петербург)
…Хотя, казалось бы, куда уж мрачней? Да и куда документальней?
Этот хор 1955 года репетирует в борьбе за право представлять социалистическую родину на Московском фестивале молодежи и студентов.
Поет “Stabat mater” и «Летите, голуби, летите!» на фоне коммунального органа — трехэтажного нагромождения славянских шкафов, кухонных столов, облезлых этажерок эпохи модерна, плетеных сундуков и фибровых чемоданов, потертых пианино и цинковых корыт. Трубы чугунной батареи гудят над головами альтов и теноров. Трижды перелицованный драп, детские ползунки, кастрюльки с пригорелой кашей, ватники, твердые, как валенки, фетровые шляпки, коленкоровые переплеты «Краткой истории ВКП(б)» и романа «Русский лес», пыльные оленьи головы.
…Некуда приткнуться. Некуда поставить ногу в драном войлочном тапке.
Семидесятилетняя Лика (Татьяна Щуко) выскребает из миски вареную капусту трехдневной давности — в этом доме все разбрасываются едой и ни-че-го не берегут! На ней драная ночная рубашка и флотская шинель с погонами подполковника. Ее жесты невозмутимо и неистребимо изящны. Лика властным дамским голосом ведет бесконечную перебранку с замордованной очкастой невесткой Эрой (Татьяна Рассказова): не выбрасывай ползунки! потом сама по миру пойдешь — просить!
 — Zum Teufel! — дрожащим голосом говорит Эра, дочь немецких коминтерновцев 1930-х, — когда моя мама умирала на разъезде Шаболтай…
 — Твоя мама — счастливая женщина! — твердо осаживает Лика. — Ты обслуживала ее до смерти. А я в это время в Москве обслуживала твоих детей!
…Цивилизация пайка. Дефицита. Еды на газетке. Запредельной скученности. Упрека, тычка, перебранки, бодрой песни по радио, поисков ботинок на микропорке. На просвет изношены и разлезаются все вещи в доме. Еще жесточе изношены, перелицованы человеческие нервы.
Сестра Лики, старая большевичка Нета (Ирина Демич), с дочерью Любой (Нина Семенова) возвращаются в Москву из Уфы. У них нет ничего, кроме черной клеенчатой сумки: там партбилеты и медали, полученные при реабилитации. Другая дочь Неты, жизнерадостно-кудрявая, раздутая водянкой Катя (Мария Никифорова), пятнадцать лет не писала матери, чтобы уберечь хоть свою унылую, неистребимо зажатую бедностью и раздельным обучением дочь Лорочку от сиротства.
У Лики и Неты были когда-то пятеро братьев и сестер. Были рождественские елки. Легендарный дед — фат и кутила. Семейные каламбуры.
Все это ушло очень далеко. В оперативной памяти семьи — бомбежки, следователь майор Деев, ссыльнопоселенцы и вольнопоселенцы, туберкулез, письма в партком, вечеринка с картошкой, водкой и майонезом, Бах и «Бублички», гремящие над коммунальной кухней, нищие зарплаты и судорожный пересчет пенсий, сквалыжное выяснение кому когда стирать в общей ванной, развод с дележом подушек и зимних бурок, почти полное отсутствие мужчин в семье, крик, крик, крик — уже без слез, одним горлом…
Людмила Стефановна Петрушевская, ныне самый драйвовый и сленговый автор журнала «Молоток», обладает феноменальным чувством замордованного, изнасилованного, перелицованного, как Ликины пальто, русского языка середины XX века. Все беды, как обычно у Петрушевской, сгущены, характеры вывернуты и надломлены, как прутья бедной дачной сирени перед перемещением из пыльного палисадника в литровую банку Но реплики пьесы и типажи, созданные петербургскими актерами, так точны. И пятна коричневых школьных рукавов, ореховой морилки, малиновых беретов, алых милицейских погон, синих мундиров, стаканчиков граненых, пестрых ползунков, зеленых бидончиков, белого крепдешина создают иллюзию мира 1950-х.
Но это не бытовой театр. И не исторический. Психологическая точность служит здесь задачам искусства «после Освенцима и ГУЛАГа». За горелой кастрюлькой, изношенной подметкой, мокрой пеленкой, реквизированной у жены подушкой, жизнью восьмером в двух комнатах — беспощадная экзистенция. Полувековая «проверочка» на краю бытия и разума. Здесь намертво убит быт, здесь утрачены мужество и женственность, здесь боятся стука в дверь, видят во сне бомбежку, лагерь и сбор гнилой моркови на уфимском базаре, здесь ежеминутно срываются друг на друге. Эта жизнь невообразима! Каждый, вплоть до ответственных квартиросъемщиков, переменил свою природу сильнее, чем Грегор Замза, инсект Кафки.
У Ключевского есть такая мысль: от полуторавековых бедствий татарского ига русский народ крайне оскудел нравственно. Но не настолько, чтобы не замечать, как он оскудел. Смутная память о норме и спасла нацию. 
Видят ли люди 1955 года, что с ними сталось? Или эта жизнь растет, создавая новую норму — на века?
Художественная сила «Московского хора» в том, что на этот вопрос пьеса и спектакль не дают ответа.
Фото:
 — Под оранжевым абажуром и чугунной батареей
 — Лика — Татьяна Щуко
Фотографии с сайта МДТ

Елена Дьякова


Вернуться к прессе
 
 Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru